Если бы в 1795 году у Франца спросили "а с кем, ты, собственно, воюешь?", он бы, не колеблясь, ответил "да со всеми".  При виде энтузиазма Англии, России и Австрии хотелось закрыть лицо руками и долго смеяться, - такие солидные господа и так боятся. И кого? Его, Бонфуа, который только-только пережил революцию? Его, добрейшей души державу?

К большой радости француза Гилберт и Антонио прекратили попытки оттягать его за локоны и надавать тумаков, что не могло не радовать. Двойной Базельский мир успокоил и без того опечаленного Франца и избавил его от необходимости выписывать волшебные пендели друзьям. Надолго ли - совсем другой вопрос.

С Гилбертом, помимо прочего, была еще одна маленькая, грустная неувязочка. Он, зараза белобрысая, на пару с братом и Иваном решил поделить Речь Посполитую. В какой-то мере Франц его понимал:  как государство легко увлекающееся он тоже питал слабость к чужим жизненно важным регионам. Но зачем так грубо? Всегда ведь можно сказать что-нибудь культурное, прочувствованное... "Познань, Гданьск, Торунь, - разве они не прекрасны, дорогой сосед? Дай посмотреть и потрогать, пожалуйста..."

"Нет, у меня нет совести", - убеждал себя Бонфуа, одним глазом наблюдая, как загибается восстание Костюшко, - "Да сдался мне Феликс!", - напевал он, седлая светло-серого булонца и направляясь в Восточную Европу.
И все-таки, Польша ему был нужен. Кому еще отвлекать своими лисьими мехами внимание неуравновешенного Ивана? Кто еще послушает новейшие идеи и не будет их использовать против самого же Бонфуа?

Последние воспоминания о Польше были давними и довольно забавными. Тогда Франц поспешно сделал ноги от "невесты", который заламывал руки и отчаянно не хотел общаться с немцами и, тем более, с Россией. Феликс запомнился ему гордецом, красивым и нежным, как фарфоровая статуэтка, но при этом любителем одеваться в невероятные тряпки. Короче говоря, подходящая кандидатура для легкого флирта, но уж никак не для бракосочетания. Родственные же связи королевской династии были на данный момент неактуальны. 

Поблуждав между трех дубов и десятка сосен, Бонфуа, положившись на волю божью, вырулил к Вильно. Здесь в свое время тоже окопались несчастные повстанцы. Правда, теперь от них уже ничего не осталось, да и сам город перешел под власть Брагинского.

- Печаль и досада. - Констатировал Франц, вспоминая Краков, Варшаву и прежний вид польского двора. Не то, чтобы это был упрек - после беспорядков у него на родине многое лежало в руинах, а здесь вид открывался спокойный и даже приятный: низина, перечеркнутая речкой, белые стены, чуть-чуть царапанные картечью. И все же, где хозяева? Что не встречают? Не могут же они отсиживаться в русских застенках.
Пустив коня шагом, Бонфуа за неимением роз сорвал и зажевал ромашку, рассматривая окрестности.
-О!... - Вырвалось у него, - какой огородец! Le magnifique!
Земледельческие и эстетские чувства француза воспрянули. Вид хорошо ухоженных грядок говорил о толковом хозяине, который бережно обращается со своим имуществом.

Отредактировано Франция (2012-10-08 08:10:30)

В ответ на громкие восхищения из ближайшей сторожки появился мирный пейзанин. Хотя, судя по булаве в руках, он был не мирный. Более того, он любезно предложил французу убраться с его огорода и не портить грядки. Вот так, прямо с ходу. Франц  скрестил руки на груди и произнес:

- Bonjour! Я вовсе не собирался вас грабить, пришел с миром и посольской миссией,

- он очень плохо помнил имена, но отлично запоминал лица.  Данное лицо ему явно было знакомо. И сейчас Бонфуа задумался, вспоминая, как же звали обладателя этих ясных, зеленых волчьих глаз. Француз нахмурил светло-пшеничные брови, идеальный лоб перечеркнула напряженная морщина. "Черт бы побрал славянские имена", - жалобно подумал он. Затем задумчиво уставился на свой ярко-синий, украшенный золотой вышивкой рукав,  перевел взгляд на чужака. Тот тоже был в синем, только без традиционных польских алых обшлагов и лацканов. - "А, литвин", - догадался Франц.

- Торис? - Переспросил он. - Торис! Рад видеть! А где же твой очаровательный супруг? Мы договаривались о встрече, только я немного сбился с пути. Виноват, - последнее он выдавил через силу и несколько спесиво, ибо виноватым себя не считал ни капли. Все же Бонфуа приехал и собирался эвакуировать всех пассионариев, способных держать оружие и отвоевывать свою землю. А  в том, что Польша рано или поздно свое вернет, сомневаться не приходилось, - очень уж упрямым был шляхтич.

Судя по выражению лица, литвин ему был совсем не рад. Франц списал это на последние события и непостижимого, но явно жестокого Ивана, который эту самую землю наверняка топтал.

"Я вот думаю, - мыслил Франц, - восточные соседи творят, что хотят.  Родерих захотел Краков, - взял и забрал. Захотел Байльшмидт Варшаву, - пошел и взял, и никто не возмущается, не одернет их, даже слова поперек не скажет. Один я смотрю на завоевания, как дурак. Может, и мне что-нибудь у них отобрать, для разнообразия? Или вспомним Ганновер. Давно пора с ним разобраться. А Польша - что Польша? Вернём Феликсу его лисьи шубки и золотую корону.. хоть какую-нибудь. Мне за это будет почет, уважение и поцелуй в щечку".

Эти мысли подбодрили француза. Он посмотрел на заросшего Ториса, непроизвольно почесал свой собственный щетинистый подбородок и соизволил спешиться. Чтобы потом не упрекали его в невежестве и невежливости.

Отредактировано Франция (2012-10-14 00:21:38)

- Как жаль, значит, мой картограф ошибся...

Франц пропустил мимо ушей ругань. Мало кто мог его задеть по-настоящему, но уж если задел - громких скандалов, яда и поломанных костей противнику было не избежать. Здесь был совершенно другой случай: с литовцем Бонфуа делить было нечего, но врезать пару раз за оскорбления стоило.

"Нормальные державы с кондачка на других не бросаются, - думал Франциск, ласково улыбаясь и зубами стакивая белоснежную перчатку, - значит, бедняге совсем худо. Отчего? Ах да, он пальцем тычет и говорит, что Польша уже не в замке, а уехал к себе. У них что, супружеские размолвки? Тогда еще более имеет смысл его отделать. Феликс вернется, похлюпает носом над избитым супругом, будет его перевязывать, хлопотать и ухаживать...Но все равно напрямую со мной разругаться после такого не сможет. В глаза - так точно."

Перчатка полетела прямо в страдальческую рожу Литвы, в кою и впечаталась со смачным шлепком.

- Торис, ты обхамел, - откровенно признался Франсуа, снимая перевязь и вешая шпагу на луку седла, - извиняйся и я продолжу свой путь.

Он пощелкал костяшками пальцев, украшенных массивными перстнями (которые служили ему в качестве кастета в  республиканских и прочих домашних драках) и бодрым шагом направился в сторону противника, игнорируя грозный вид, пар из ноздрей и внушительного вида булаву.

По большому счету он очень хорошо понимал литовца. За последнее столетье ближайший сосед выпил из Бонфуа всю кровь, причем делал это целеустремленно, настойчиво и радостно. Ловко прикидываясь аутсайдером, Артур снова и снова смешивал все карты, рушил планы и мешал созданию небольшого отдельно взятого райского сада, над которым Франц трудился в поте лица, приводя государство к идеальной геометрической форме и ограждая его кованым забором. Оставалось только благодарить судьбу за то, что этот проныра не был ни в каких супружеских отношениях с французом, иначе можно было бы смело вешаться. С другой стороны, Бонфуа теперь было сложно удивить таким детски-наивным оскорблением, как прямой посыл куда бы то ни было.

Вопрос о том, кто же покажет ему дорогу из этих буераков, в блондинистую голову француза не приходил. Равно как и мысль, что он находится на чужой территории, и поймай его кто-нибудь из нежно братающихся немцев или русских, драться придется уже с ними.

Отредактировано Франция (2012-10-14 15:23:58)

Опять-таки, за многие годы метания всякой дряни через пролив Франц наловчился уворачиваться от нее еще на стадии вброса (так появился паркур, но об этом станет известно много, много позже...). Литвин отчего-то не оказался оригиналом, и решил испортить Бонфуа прическу, лицо и костюм. Уклонившись от внушительного куска навоза, француз пошел прямиком к Торису, который, похоже, уже сам не знал, за что хвататься - то ли за булаву, то ли за вилы, и бухтел что-то крайне брутальное.

- Что же ты так? - Насмешливо спросил Франц, - я тебе не медведь, чтобы с рогатиной на меня идти. Брось это, - он уклонился от тычка, перехватил вилы за черенок и переступил через них, выкручивая из рук противника оружие. К несчастью, литовец был силен и просто так бросать инструмент не собирался. Бонфуа почувствовал себя глупо, с вилами в руке, посреди огорода и на короткой ноге с воинственным хозяином. 

- Хочешь драться - дерись в рукопашную, или ты меня тоже боишься? - Он посмотрел на угрюмого Ториса и прыснул, потом, не в силах сдерживаться, заржал, как лошадь, не теряя, впрочем, при этом бдительности.

Рассказы о Гилберте и родственниках Ивана были настолько милыми и пафосными, что уже вызывали икотку. На счет Белоруссии и Украины Франсуа не особо переживал, поскольку не был близко знаком с сестрами. Гости оттуда приезжали редко, но метко, поражая  нетривиальностью мышления и энциклопедическими знаниями.  Иногда французы тоже навещали славян, и возвращались сытыми, пьяными, с топографическими картами и красочными землеописаниями. Ну и конечно, женщины... Местные женщины были неглупы, выносливы и очень красивы. Франц до сих пор помнил девочку - как там бишь её звали? Анна? - которую привезли из этих земель. Она даже успела побыть королевой. Недолго и несерьезно.

А вот Байльшмидта Франц знал хорошо. Гилберт вызывал у него противоречивые чувства: восхищение, уважение, страх и  теплую привязанность.  Несмотря на задиристый нрав и юношеский энтузиазм, Байльшмидт все еще не вполне уверенно чувствовал себя в Европе и эта маленькая слабость Францу чертовски нравилась. Бонфуа знал, что рано или поздно молодой немец будет оспаривать его право быть первым в Старом Свете, но... как-нибудь потом. Позже. Не сейчас.